Лускан

Незнакомый с таким специфическим перемещением и еще не успевший привыкнуть к энергетической природе этого мира, несмотря на проведенное в нем время, Лускан на некоторое время растерялся, запоздало переощущая испытанное. Пусть он адаптировался довольно быстро, ему все же понадобилось мгновение, чтобы вновь осознать, что он все еще – или уже – стоит на твердой земле, и местность все еще довольно проста и привычна глазу. Что может быть знакомее и привычнее зелени – раз уж, кажется, Мэйлум решила телепортировать их в кусты.
Сколько бы шуток отпустила здесь Хитрец… а уж Мэйбэлл не заткнулась бы вовсе.
Отпустив ее руку, он отступил на шаг, чтобы лучше ощутить контроль над пространством, и потер виски кончиками пальцев, сосредотачиваясь больше для себя, больше как следствие собственной усталости. В конце концов, когда Мэйлум нашла его, он уже был немного вымотан.
- Все в порядке, - мягко ответил он, бросая на женщину беглый взгляд и посылая ей теплую поддерживающую улыбку, - Я испытал парочку неудачных перемещений за свою жизнь – новый опыт меня не пугает.
Он не хотел, чтобы его слова звучали так, будто бы он ее обвиняет – «нет, плохо, конечно, но и хуже бывало». Запоздало спохватившись, испугавшись, что будет выглядеть в ее глазах высокомерным ханжой, но, что куда хуже, хоть как-то ее обидит, Лэй даже будто бы вздрогнул, поспешив исправиться:
- В смысле… все хорошо, конечно же. Я имею в виду… - ощущая, что загнал себя в угол собственными же усилиями. Лэй издал негромкий нервный смешок и растерянным движением зачесал с лица короткие выбившиеся из-под повязки пряди. Его собственные волосы казались ему слишком длинными, длина до плеч ему не подходила, ощущалась некомфортной. Когда он только начинал свои путешествия, Рей-Стинг, его старый друг, посоветовал ему скрывать свое чедианское происхождение. «Большинству достаточно твоих грискорнских глаз,» - говорил он, - «Им незачем знать, что ты родом из тундры разбойников и головорезов». Лэй, очевидно, не был чистокровным грискорнцем в полном смысле, и не обладал значительной частью особенностей, доступных более талантливым представителям его вида, обладателям лучшей родословной. Он не мог маскировать свои переливчатые глаза, изменять черты внешности, чтобы походить на другого – но в глубине души следопыт был уверен, что даже если бы у него были подобные способности, он не стал бы скрывать свою кровь. Отрицать свою природу из страха быть непринятым – отсюда, сколько, полшага до полнейшего отсутствия самоуважения?
Отрицание места рождения далось Лэю немногим легче. Избавиться от грубоватого мераденского акцента, отказаться от короткой стрижки, выработать любовь к вкусу другой пищи – что-то было в этом унизительное, но Лэй справился. По легенде, он был родом из Муна, что в Вайклире, и не раз подобный выбор выдумки ему помогал, пусть каждый раз, когда он вновь возвращался в материальный мир, вырванный из времени, ему приходилось догонять причудливые критерии внешности уроженца этой северной страны. По каким-то причинам мунцы-мужчины предпочитали длинные волосы, словно назло Лускану, привыкшему к едва ли не бритой голове с детства. 
Он уже давно не в Муне, не в Вайклире и даже не в Таллориле. Может, он мог, наконец, избавиться от этой надоедливой косички?..
- Куда… куда теперь? – спросил он, глядя на Мэйлум с поглощающим вниманием.

Лускан

Чайная не вызывала у него воспоминаний – теперь больше ничего не вызывало у Лэя образов из памяти. Он видел слишком много, был в стольких местах, в разных пространствах, странах и городах, в разных мирах – своих и чужих, существующих и нереальных, материальных и неподконтрольных, и бывал в разных временных точках – в тех, которые для большинства сейчас являлись прошлым, далеким прошлым и даже забытым прошлым. Он не был стар, особенно для того существа, каким он являлся – он просто не принадлежал себе. Да никогда не принадлежал себе.
Добрые, вырастившие его жрецы и жрицы – семья, заботившаяся о нем. Он принадлежал им, потому что в противном случае его окрестили бы отбившимся от рук. Опасным хищником, которого следует усмирить – о, без преувеличения, его родной мир был катастрофически гостеприимен, населенный, теперь уже, искусственными короткоживущими олухами, ограниченными своим недалеким сознанием.
Он более чем хорошо понимал слова Мэйлум – что значит не доверять тем, кто окружал тебя уже давно, кто, по всем критериям, является твоей семьей. По всем критериям, кроме самого главного. И он более чем прекрасно понимал, каким должно быть отчаяние, чтобы так быстро и охотно довериться незнакомцу в том, что касалось твоей жизни.
Лускан не смотрел на Мэйлум, пока она говорила. Переливчатые зеленые глаза лениво-расслабленно осматривали прислуживающую им девушку – кажется, он даже улыбнулся ей тепло и доброжелательно, и ничто не шевельнулось в нем там, где эстетическое грискорнское восприятие должно было отметить неприятность орочьей внешности – а затем принесенную посуду и хлеб. Нечувствительными сейчас пальцами Лускан неспеша взял чашку, ощущая, как назойливо напоминают о голоде внезапно слишком уж ощутимые клыки – проблема, в которой он также мог справиться слишком легко. Мэйлум должна была продолжать говорить, тем более что каждое ее слово вызывало в нем слишком сильное желание насмешливо усмехнуться, так четко встали перед глазами картины из его собственного прошлого.
О, Лускан прекрасно помнил, как доверился незнакомцу от отчаяния. Тай, которую он притащил в форт, сперва казалась ему тем самым счастливым билетом прочь из сурового чедианского форта. Она его, впрочем, ни в чем не обманула, форт он покинул. Как раб, заключенный в ее клинке.
О, сколько хозяев он сменил, сколько раз бросался в новую бездну от отчаяния. Чьей собачонкой он только ни был – теперь, например, его разрывало между двумя блондинками. Сектантка, которая хотела его сожрать, или проклятое порождение демона, которая собирается в очередной раз искупать его руки в крови – какой богатый у него, Лэя Ше-Аррта, выбор!
Мэйлум сделала превосходный выбор, кому довериться. Если кто-либо застанет его в попытках помочь ей в ее рискованной затее, женщина рискует оказаться, в лучшем случае, такой же рабыней, как и он. А Лэй был более чем уверен, что для нее Лиса и Магритта придумают что-нибудь поизвращеннее, а потом многократно все ухудшая, пытаясь переплюнуть друг друга.
Он отпил немного чая, не чувствуя вкуса. Ему пришлось насильно сосредоточиться на запахах, чтобы начать ощущать хоть что-то, и, пытаясь держать себя в руках, он бросил на Мэйлум беглый взгляд. Даже не заметил лица – вновь медленно, отвлеченно скользнул по линии ее алых локонов.
Будь проклята расовая любовь к ярким цветам.
Как она прекрасна.
- Хорошо, - спокойно ответил Лускан. Уверенно, твердо и решительно.
Он поможет ей. Он даже попытается сделать это как можно быстрее, чтобы она не успела достаться никому из его хозяек.

Лускан

Она предлагала ему рукопожатие – жест, который он умудрился понять и отметить не сразу, поглощенный рассредоточенным обдумыванием ее внезапных условий и собственного надоедливого голода. Кажется, он протянул ей руку чуть резковато, когда все же решил ответить на рукопожатие – ненавязчиво, но уверенно, привычно, а отпуская, мягко проскользил по ее руке пальцами, будто бы потерял связь с конечностью, стоило только этому короткому эпизоду завершиться.
Он слишком отвлекался сейчас, но такова была его природа; он бесконечно жалел себя, волновался, что снова будет обманут, прокручивал в голове варианты, как сам может обмануть тех, кто ему доверился, хочет он этого или нет – так действовала на Лэя временная свобода, те короткие моменты, когда его хозяева переставали контролировать каждый его шаг, забывая о нем, отвлекаясь на новые, еще не настолько травмированные игрушки.
По крайней мере, этот чай действительно дарил немного успокоения, и Лускан был благодарен Хранительнице за выбор прекрасного места. Грискорнцу даже удалось немного угомонить свой голод, но недавний приступ вновь вывел его к мысли, что ему давно следовало разузнать еще кое-какие вопросы.
К счастью, Мэйлум была местной. Он мог спросить у нее – к тому же, затянувшееся молчание никого из них не порадовало бы.
- Здесь столько нового, - начал он издалека, пока его взгляд скользнул по посетителям, нашел в толпе официантку-орчиху. Орчиха не привлекала его даже в пищевом плане, что вызывало у следопыта легкий приступ отвращения к себе – когда он успел выработать такую брезгливость? Когда успел настолько обнаглеть, что теперь единственное, чего он хотел бы отведать – ту самую тонкую шею, с которой он так нежно убрал бы эти вьющиеся алые локоны?..
Все дело было в ней. Он увидел ее тогда первой. Он запомнил ее.
- У вас очень много… видов живет, - отвлеченно, глухо заговорил Лэй, обернувшись обратно к своей новообретенной спутнице. Его собственный голос звучал для мужчины глухо, словно издалека, пока он продолжал тускло и безэмоционально, как заведенный часовой механизм: - Впрочем, там, откуда я прибыл, видов тоже много. Большинство из них еще и вампиры -  так много, что в любой забегаловке можно отыскать особую кровь в бутылке. А в некоторых городах выбор крови и вовсе… больше… выбора еды…
Паузы в его речи напоминали, скорее, дремотную рассеянность – по крайней мере, ему следовало на это надеяться. Рассредоточенный взгляд переливчатых зеленоватых глаз вновь проскользил, запоминая, по каждому завитку алых локонов напротив, растворился в медовой желтизне глаз Хранительницы, отметил каждую точеную черточку ее лица. Шея, ее тонкая благородная шея, не давала ему покоя – ее линии, такие плавные, кожа, такая тонкая – казалось, она мягче воды под его загорелыми пальцами, дрожащее ранимое горло боязно вздрогнет под холодным прикосновением, не зная, не видя – клыков или губ. Тонкие руки – в его руке будут казаться настолько более бледными, настолько более хрупкими, что он замрет, увидев сгиб ее запястий – что, если одно его движение испортит, сломает, разрушит?.. и как бы он не отрицал, в глубине души он хотел разрушать – не как грискорнец, путь хотел каждый из его вида, он, Лускан, не мог допустить, чтобы что-то, настолько прекрасное, существовало рядом с ним, но не хотел отпускать. И даже почти невесомо пробегая пальцами по линии вен, по хрупкой изнанке руки и локтя, он все равно будет думать о разрушении, потому что таким уж он был – телесным, приземленным, лишенным души, желающим растворения, исчезновения того, чего не мог поглотить…
… и как же далеко звучал собственный голос, там, в мире реальности.
- … и нет ли… у вас чего-то похожего?
Он ждал какого-нибудь нейтрального ответа, и не столь важно, какого – положительный слегка обнадежил бы его, дал бы еще несколько часов или даже дней спокойствия, отрицательный же значил бы лишь то, что ему вновь придется обманывать себя и других, обещая хорошее времяпровождение, о котором он забудет, стоит только закрыться двери. Впрочем, все было не так и плохо: у него был перед глазами удивительный образ, о котором он сможет думать.
Прежний Лэй сам назвал бы это отвратительным по отношению к женщине напротив. Но, в конце концов, вся мораль, кажется, ушла вместе с душой – и какая уж разница, если он никому не скажет?
Впрочем, Мэйлум все же удалось его огорошить. Как же глупо он чувствовал себя теперь, вспоминая, как легко надеялся ее одурачить; не нужно было много ума, наверное, чтобы увидеть в нем голодного кровососа. По крайней мере, другие его мысли нельзя было так легко прочитать на лице – к счастью, мимика его нечасто бывала выразительной.
Отвлеченный рассказ о вампирах Рила окончательно оживил его, а указание на вполне живую и вероятную пищу заставил смутиться. Рассмеявшись, он только и мог, что отрицательно покачать головой – нет, он не мог питаться сейчас; это требовало совсем других условий и времени, влекло не лучшие последствия и, к тому же… он все еще не был уверен, что сможет сделать хоть глоток кого-то еще. Не когда она так близко, не когда она так рядом.
Но Лэй внезапно слишком четко осознал, как рад, что она говорит. Он наконец-то мог просто побеседовать с кем-то.

Лускан

Появление нового лица должно было бы насторожить грискорнца – он согласился на помощь спонтанно, встретил Мэйлум случайно, а она сама и вовсе казалась потерянной, не вовлеченной ни во что. Да, такое решение, как «убей меня над моими костями, а потом воскреси» редко может прийти в голову спонтанно при встрече со случайным незнакомцем, но Лускан был свято уверен, что женщина перед ним не шла умирать над ямой с останками, когда встретила его в лесу. Появление Веолин же вносило некоторые поправки в происходящее: Мэйлум строила планы, Мэйлум просчитывала, а он лишь оказался вовлеченным, неумело попавшись на глаза в нужный момент.
По крайней мере, такой вариант был однозначно лучше того, при котором оказалось бы, что Мэйлум все просчитала заранее, а он в очередной раз оказался пешкой в руках красивой женщины. Им управляли уже слишком давно, и управляли женщины – как бы он не привыкал, повторение ситуации  раздражало.
Так или иначе, Веолин должна была все изменить. Отчего-то Лэй не был затронут.
Он вежливо поздоровался, намереваясь весь разговор прикидываться предметом мебели, не вмешиваясь и демонстративно делая вид, что происходящее его не касается. Впрочем, удавалось это ему недолго: в речи Мэйлум проскользнуло слово, которого здесь, в этой компании он услышать не ожидал.
«Сеть».
Он не слышал этого улова уже очень давно; его последнее пробуждение из артефакта пришлось на эру, в которой было популярно и молодежно пользоваться старыми сэверианскими названиями. Все, кому не лень, прикидывались эрудитами и утонченными аристократами, называя родное формирование его старым именем «Таллорил», совсем забыв, что каких-то триста-четыреста лет назад его не помнил никто, пользуясь простым и лаконичным «Сеть».
Так или иначе, слышанное значило многое: таллорилцы проползали в Риантрая уже очень давно, более того, рассказывали о том, откуда пришли. Случайные идиоты, наладившие себе коридор.
Знала ли об этом Хитрец? Не она ли устроила все это в своих ненормальных поисках?
Кажется, он становился слишком параноидальным. Ему начинало казаться, что проклятая рогатая манипуляторша подстроила совершенно все.
Равнодушный взгляд проследил за движениями Веолин, пока абстрагированный от смысла их слов Лэй не уцепился за слово «мама». Со скрипом встали на место шестеренки в его затуманенном разуме, и второй взгляд на обеих женщин призван был выделить какие-то сходства. Тянущее тоскливое ощущение появилось и тут же пропало, уже давно привычное, ничуть не новое: Лускан жил на свете много-много лет, но у него никогда не было детей. Желать детей не было свойственно грискорнцам, но, опять же, Лэй никогда не был правильным грискорнцем – и, не оставив после себя ничего другого, он не мог не отмечать с некоторой отдаленной печалью каждые счастливые семьи, которые видел на своем пути. Впрочем, несчастливые семьи и разошедшиеся с родителями взрослые дети вызывали в нем не меньше грусти – сам он все еще не оставил на земле ничего, зато норовил остаться сам. Чего он никогда не хотел.
Лэй демонстративно «очнулся», когда Мэйлум снова обратилась к нему. Невозмутимо кивнув, он поднялся из-за стола.
- Всегда готов.